Андрэ Нортон - Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов]

Нет! Я энергично покачала головой. Нужно прислушиваться, быть уверенной, что если в комнату войдут, ничто не выдаст нашего присутствия. Тишина стояла такая тяжёлая, что я почувствовала себя, словно в могиле… Нет! Нельзя позволять себе такие мрачные мысли.

Звук! Я угадала верно! Раскрылась дверь. Послышался топот ног, тяжёлый топот по полу. А не смогут ли они выследить меня? Эта мысль только что пришла мне в голову. На полу пыль… я могла оставить следы.

— Фу! — недовольное восклицание. — Если сержант спросит, здесь только три паука.

— Странная комната… — другой голос, моложе, не такой хриплый.

— Действительно странная, Флориан. Если говорят правду, в ней был убит принц Францель. Всё это крыло проклято. Пошли. Тут ничего нет, кроме пыли, да и как можно попасть в это крыло? Внешняя дверь была заперта снаружи, ты сам видел, с каким трудом сержант открыл замок. Разве что он прошёл сквозь стены…

Как будто рука, большая и грубая, сжала мне горло. Прошёл сквозь стены! Говоривший наткнулся на правду. Нужно только проверить это предположение, и…

Шаги удалились. Я услышала, как захлопнулась дверь. Однако продолжала стоять, сжимая платье и камзол; сердце билось так сильно, что хотелось прислониться к стене для опоры. Я медленно досчитала до ста, надеясь хоть так измерить время. Потом открыла панель.

Комната выглядела так же. Обыск проводили не тщательно, хотя занавеси отодвинули в сторону и ещё больше порвали. Я подумала, что нужно осторожнее ходить у окон, держаться в глубине комнаты.

Я вышла из укрытия и снова начала переносить всё, что спрятала. Открыв дверь шкафа, чтобы повесить платье, я вздрогнула. Тут же стояли в ряд туфли, а рядом с ними шкатулка. Если солдаты их заметили, почему ничего не сказали, не забрали как улики? Может, не заметили. Ведь шкаф стоит в тёмном углу. Они искали прячущегося человека и могли подумать, что туфли и шкатулка лежат тут давно.

Неожиданно ослабев от облегчения, я села в кресло и приготовилась ждать.

Проходило время, я всё больше нервничала, всё труднее было оставаться неподвижной. Но я знала, что не должна расхаживать, иначе кто-нибудь заметит меня в незавешенное окно или услышит, проходя по коридору. А когда что-то нельзя делать, именно этого больше всего и хочется.

Послышался звук! Я быстро взглянула на панель. Но это не полковник. Из потайного пути выбиралась Лизолетта. Но как?..

У выхода она остановилась, быстро огляделась. Задула свечу, которую несла с собой, и подошла к кровати, избегая приближаться к окну. Стоя там, оценивающе посмотрела на меня и кивнула.

— Тебя не нашли. Ты спряталась в проходе? Она будет довольна твоей сообразительностью. Теперь они ушли. Такие, как они, ничего не найдут, разве что ткнуть их носом. Нам нужно многое сделать…

— Откуда ты пришла? — не повстречалась ли она с полковником в этих потайных путях? Если да — почему ничего не говорит о нём? Придётся сдерживаться и не задавать вопросов.

Лизолетта захихикала.

— О, тут есть много входов. Некоторые я нашла сама, другие показала мне она, потому что мне необходимо знать, как добраться до места — до места.

Она подошла к шкафу, взяла шкатулку и перенесла её к столу. Взяв тот же подсвечник с острием, что и полковник, насадила на него толстую свечу. Потом указала на полуоткрытое окно.

— Попробуй задёрнуть получше, — приказала она. — Прижми занавес стулом. Они по-прежнему обыскивают замок и не должны увидеть свет в пустой комнате. А свет нам сейчас понадобится.

Я прошла вдоль стены и как могла задёрнула разорванный занавес. Потом, следуя её указаниям, придвинула один из массивных стульев и закрыла его высокой спинкой разрыв.

Лизолетта еле слышно напевала. Я не понимала языка этой песни. Поставив свечу рядом со шкатулкой, она достала из складок своего платья ключ на цепочке. Продолжая петь, вставила ключ и открыла шкатулку.

С осторожностью человека, занятого сложной и важной работой, девушка начала вынимать различные предметы и расставлять их на освещённом месте в строгом порядке. Старая чашка со стенками, покрытыми позеленевшей резьбой, такая маленькая, что я легко могла бы закрыть её ладонью. Девушка насыпала в чашку порошок из кожаного мешочка, который вернула назад в шкатулку. Потом извлекла нож или кинжал, с чёрными лезвием и рукоятью, хотя вокруг ручки была обвита красная нить. Последним появился цилиндр из металла, казавшегося очень древним. Она развинтила его и достала кусочек старого измятого пергамента.

Расправив листок на столе, Лизолетта через плечо оглянулась на меня.

— Пошли! — приказала она. — Пора заняться её делом. Но мы идём подготовленными. Она с нами, смотрит на нас, проверяет. Разве ты это не чувствуешь? Должна чувствовать!

Я встревожилась. Как ещё могла я почувствовать себя в этом месте? Но если что-то и заставляло меня суеверно вздрагивать, я яростно этому сопротивлялась. Лизолетта взяла горящую свечу, поднесла пламя к порошку в чашке. Наклонилась, слегка подула, и через несколько мгновений ей ответил столб жемчужно-серого дыма, вначале взвившийся к потолку, потом выпрямившийся и застывший в полумраке комнаты.

Она погрузила в него обе руки, поворачивая и сгибая пальцы, словно умывалась, так что столб разбился на части. Теперь и я ощущала запах, липкий, сладкий, словно цветка коснулась смерть. Снова двинулись её руки, хватая дым, как осязаемое вещество, поднося его к голове. Она разглаживала волосы руками. Словно купалась в дыму.

И смотрела она неподвижно, но не на дым, а прямо перед собой. Слова, непонятные мне, складывались в песню.

Дым рассеялся, девушка ревниво поймала последний клок, удержала, и мне показалось, что это шар, который она перекатывает меж ладонями. Потом она подняла сложенные горстью руки к лицу, наклонилась немного вперёд и глубоко вдохнула то, что держала — или казалось, что держит, — в руках.

Я отступила от стола, потому что было что-то отталкивающее в запахе этого дыма, прозрачного и разреженного, как пар. От него начинала кружиться голова. Ухватившись за спинку стула, я удержалась на ногах, борясь со слабостью, как физической, так и духовной. Никогда раньше, даже в день, когда я противостояла гневу и грубому обращению Конрада, не испытывала я такого страха, как тот, что охватил меня теперь. Это было что-то не из нормального мира, даже такого, в котором жестокость — обычная вещь.

Лизолетта повернулась, но предварительно взяла нож. Глаза её были широко раскрыты, она не мигала и по-прежнему не смотрела на меня. То, что она видела — или верила, что видит, — находилось где-то в другом месте, за пределами моего зрения. С сосредоточенностью лунатика, шагающего во сне, она подошла к шкафу и взяла платье, в котором блуждала ночами по потайным ходам.